Кандалы, голод, побои: как оренбургские помещики обращались со своими крепостными

На этих пожелтевших от времени листах излагаются сухие юридические факты, которые поражают куда сильнее, чем фантазии авторов исторических романов. Вот три таких дела.

Цепи, молотки и розги: забавы богатого помещика

В январе 1855 года на стол к Оренбургскому генерал-губернатору Василию Перовскому легло заключение следственной комиссии, которая сообщала, что помещик Аполлос Можаров, владеющий большим селом близ Мензелинска (сейчас это территория Татарстана, а тогда Мензелинск относился к Оренбургской губернии — к ней тогда и Самара, и Уфа относились), уличен в жестоком отношении к своим крепостным крестьянам.

Сейчас Аполлоса Можарова назвали бы садистом — тогда такого слова в ходу не было. Но то, что помещик имеет явные отклонения в поведении, было очевидно даже в те не очень гуманные времена.

Итак, что же выяснило следствие. Можаров вообще часто и с удовольствием истязал своих крестьян. Не выдержав его побоев, девочка по имени Феоктиста (возраст ее в рапорте не приводится) сбежала из деревни. Несмотря на то, что происходило это «в январе 1854 года, после праздника Богоявления» — то есть в разгар крещенских морозов. Девчонку, конечно, поймали, вернули и привели к барину для наказания. Как это было, следователю рассказали свидетели (сами крестьяне).

— За первый побег Феоктисты секли ея розгами крестьяне Никифор Митрофанов и Христофор Корнилов, и, наконец, сам владелец: заметив, что наказывают они слабо, взял сам прутья. Побои причинял не только по задним частям тела, но и по передним частям. Следы такого жестокаго наказания видимы на животе и ляжках.

То есть барин сек так усердно, что шрамы у девочки остались на год минимум… После этого беглянку посадили на цепь. Крестьяне, проходившие мимо помещичьего двора, слышали ее вой — девочка мучилась от голода, жажды и мороза.

— Держа девку Феоктисту на цепи, поил ее соленой водой вместо пищи.

Самое удивительное — местные правоохранители знали о странных причудах богатого садиста. Но старательно закрывали глаза на происходящее.

— Чиновники уезднаго управления [полиции], как оказалось, о безнравственных поступках помещика Можарова знали. Пристав Каталин в приезд в имение Можарова видел крестьянскую девку, прикованную на цепь, но не донес об этом высшему начальству. Этот случай был оставлен тогда безгласным.

Девчонка, снятая с цепи, бежала снова. И снова была возвращена. Но на этот раз барин решил наказать не только ее, но и ее родителей. Сначала он побежал к их избе и просто разнес там все:

— Г-н Можаров выбил в дом крестьянина Павла Петрова [Петров — не фамилия, а отчество, то есть Петрович; его дочь в документах называется Феоктистой Павловой] окна и побросал на снег детей его.

Но это было сделано сгоряча, в порыве… Чуть остыв, помещик придумал более изысканное наказание. Он вызвал старосту села и велел ему изготовить из дерева две небольшие лопатки, а затем распорядился привести в свой кабинет Наталью Филиппову [Филипповну] — мать беглянки. Вот что она рассказала потом следователю:

— Помещик Можаров, причиняя мне побои, учинил надо мной такой род пытки. Приказал кому-то из своих людей сделать из лубков небольшие лопатки, коими бил меня по щекам. Потом, как я в изнеможении упала на пол, г-н Можаров, поднимая поочередно ноги мои, прижимал к ним сказанныя лопатки и бил по ним железным молотком в мои пятки.

Слухи от крестьян переползли в уездное Дворянское собрание, дворяне решили не таить шила в мешке и сообщили обо всем генерал-губернатору. Перовский, проведя тщательное следствие, составил подробный отчет на имя министра внутренних дел Империи. Дальнейшую судьбу помещика Можарова решал уголовный суд, и каким приговором завершилось это дело 180-летней давности, мы не знаем — следы его нужно искать в других архивах. Но вот о мере пресечения (то есть как обвиняемый содержался до суда) данные имеются:

— Чтобы участь дворянина, коллежскаго регистратора Аполлоса Можарова, напрасным содержанием его на гауптвахте не отягощалась, освободить его из-под стражи, назначить нисшую меру к пресечению средств уклониться от суда, именно отдачу на городское поручительство.

Действительно, зачем «отягощать участь» такого достойного дворянина? Пусть погуляет на свободе… А вы думали, отдельное правосудие и отдельную справедливость для «випов» сейчас придумали? Нет, это давняя традиция!

Запретный роман отставного подпоручика

В июле 1849 года в приемной предводителя дворянства Бугурусланского уезда появился молодой крестьянин. Он был весь в крови и просил помощи, уверяя, что сын его хозяйки хочет сжить его со света.

Оказались, что звали мужика Василием Беловым, он числился «дворовым человеком» (то есть не сеял хлеб, как большинство крестьян, а работал в услужении у господ — в качестве конюха, кучера, лакея) помещицы Чичаговой.

Усадьба чичаговская располагалась возле деревни Репьевки. Сейчас ее не существует, но, судя по архивным данным, находилась она в 35 верстах от Бугуруслана в сторону Казани. Так вот, Белов ночью пешком отмахал все 35 верст, и рассказал предводителю такую историю.

Барыня 4 месяцами ранее женила его на своей горничной, несовершеннолетней (совершеннолетие тогда наступало в 17 лет, то есть девушке было максимум 16) крестьянке по имени Аполлинария. Почему барыня вдруг решила выдать ее замуж, дворня знала прекрасно: сын помещицы, отставной подпоручик (соответствует нынешнему лейтенанту) Илларион Чичагов, приехал к маменьке в деревню и смазливую девчонку соблазнил — вот надо было как-то покрыть этот сыновний грех, и обманутую девчонку спешно выдали замуж. Белов согласился, да у него и выбора-то особенного не было. Но условие молодой жене поставил твердое: жить честно, с барином больше шашней не крутить.

Однако сразу стало понятно, что роман продолжается: барин то и дело отправлял Белова по разным поручениям, а к себе в это время вызывал его жену. Однажды Василий даже перехватил записку от молодого помещика. Уличенная супруга «просила мужа умолчать о записке, обещаясь оставить г-на Чичагова», но он, мучимый ревностью, «читал записку теще своей Степаниде Арсентьевой, которая за это бранила при нем дочь свою», а пришедший в избу тесть «проклинал дочь свою, говоря, что она погубит все семейство». Хрупкий мир был восстановлен, но ненадолго. Вот что следователь записал в рапорт со слов Белова:

— 10 июля 1949 года госпожа его выдавала в замужество сестру жены его. На свадьбе этой Аполлинария, напившись пьяною, ушла спать на ледник, куда пришел и Чичагов.

Ледник — это глубокий погреб во дворе, который по весне набивали льдом, а потом все лето носили туда скоропортящиеся продукты — такой, можно сказать, гигантский холодильник. Вот Аполлинария и пошла туда, чтобы протрезветь, а за ней на лед явился и молодой барин. Крестьянин это увидел, но мешать господину не посмел и дожидался жены в избе.

— По возвращении ея в избу Белов стал упрекать жену, Аполлинария стала ему грубить, говоря, что он, Белов, не имеет до нея никакого дела, за что Белов два раза ударил ея рукою. Жена закричала, в избу пришел г-н Чичагов, начал бить Белова до того, что он лишился чувств; очнувшись же и услышав на дворе приказание г-на Чичагова принести железы и розги, скрылся из избы в лес.

«Железы» — оковы, наручники. Ну, а «розги» — и так понятно… Впрочем, сам Илларион следователю рассказал иную историю. Дескать, в любовной связи с крестьянкой он вовсе не состоял и «считает унижением для себя иметь какое-либо сношение с дворовой женщиной». На ледник пришел просто от скуки, о любовных утехах и не думал. Уходя оттуда, услышал вопли из избы и зашел посмотреть, что происходит.

— Услыхав в избе страшный крик, зашел и увидал Белова пьяным, а жену его лежащую в ногах в беспамятстве. На вопрос, что здесь за буйство, Белов подошел к нему с поднятыми руками. За что Чичагов и ударил его по лицу раза два рукою. Белов, взяв его за лацканы сюртука, опрокинул на близ стоящие нары и намеревался нанести удар.

Тут важный момент: барин мог бить холопа, но тот не смел отвечать. За «оскорбление действием» дворянина могло быть только одно наказание: Сибирь. И сам дворянин, получив по лицу от простолюдина (да и не только простолюдина), становился изгоем. Так что Чичагов таким образом оправдывался перед следователем, тоже дворянином: мол, избил пьяного слугу, но не от жестокости, а чтобы не допустить поругания дворянской чести.

— После сего ударил Белова еще 5 или 6 раз, после чего сказал, что за поднятие руки на своего господина он уйдет в Сибирь на вечное поселение.

Мать Аполлинарии, присутствовавшая при этом, следователю впоследствии говорила: барин Василия бил, и бил жестоко, тот же только прикрывался и бороться не пытался, выдумал это подпоручик. Ее слова в протокол были вписаны, но… Читаем дальше.

А дальше крестьянин Белов запетлял следы в лесу и всю ночь бежал в Бугуруслан, где упал в ноги предводителю и просил «отпустить его с женою на оброк (то есть на заработки на стороне, в городе, например) или удалить из имения г-на Чичагова». Его, конечно, выслушали, потом заперли под замок и сообщили помещице. Старая Чичагова прислала в ответ официальное требование: «объявление о розыске его, Белова, бежавшаго из села Репьевки после сделанного им в пьяном виде буйства».

Вот, собственно, и все. Вскоре уездный суд вынес решение:

— Суд постановлением своим 15 сентября 1850 определил: Белова, виновнаго в самовольной отлучке из имения и нанесении жене своей легких побоев, наказать розгами 35 ударами. Отставного подпоручика Иллариона Чичагова, за неимением в деле доказательств прелюбодейной связи, от дела учинить свободным.

Снова правосудие сработало избирательно.

Помещица Плюшкина оренбургского края

Следующая жалоба пришла из крошечной деревушки Рамзиновки — расположена она была неподалеку от Бузулука и принадлежала бедной помещице по фамилии Штрек.

Всего ей принадлежало «17 мужеска пола душ, в том числе 2 семейства дворовых» — то есть 17 мужчин разного возраста, примерно столько же женщин. Почти все они занимались крестьянским трудом и кормили не только себя, но и свою барыню. Кроме двух семей — тех, что были у нее в услужении. Дворне работать на себя не приходилось, они устраивали быт помещицы: убирались в ее доме чистили ее лошадей, стирали ее белье, прислуживали ей за обедом. Она, в свою очередь, должна была их кормить и одевать, но, как выяснил «корпуса жандармов капитан Кретковский», на деле морила их голодом.

— Дворовые люди получают в месяц по полтора пуда ржаной муки на взрослаго человека, а на детей полпуда и менее — смотря по возрасту, до фунта в месяц, более же для пищи решительно не получают ничего. Пропитание приносят им из деревни иногда их родственники. Одежду получают дворовые только верхнюю, исподнее же белье дают им родные из деревни.

Просто для понимания: полтора пуда — это 24 килограмма. Попробуйте представить: ни мяса, ни молока, ни каши — только черный хлеб. Если буханка ржаного (по нынешним стандартам) весит 700 граммов, получается, что взрослый дворовый барыни Штрек съедал за месяц 34 буханки. Ребенок — от фунта (450 граммов) до полупуда (8 килограммов). Это, конечно, очень приблизительные подсчеты, но масштаб проблемы представить можно.

Впрочем, и этот ничтожный паек холопы не всегда получали, барыня использовала все возможности, чтобы прижать плату:

— За всякую пропавшую при воре птицу, за разбитие посуды и другие потери г-жа Штрек вычитает из скуднаго их продовольствия муку по своему усмотрению.

Обирала госпожа Штрек и не дворовых, а деревенских крестьян. Тех, что ее же и кормили! Не гнушалась при этом, очевидно, и откровенного мошенничества — по крайней мере, жандарм Кретковский, не находивший смысла деликатничать с обедневшей дворянкой, заявлял об этом прямо:

— Госпожа его [одного из крестьян] взяла у него корову и три пуда пшеницы, будто бы за то, что он в прошлом году украл у нея лошадь. Между тем, таковая была продана сыном г-жи Штрек в Бузулуке на ярмарке.

Заподозрив ключника (человека, отвечавшего за амбары, кладовые и всяческие закрома) в воровстве продуктов, она наказала его с просто звериной жестокостью:

— Госпожа выгнала из деревни мать Сидорова, старуху 60 лет.

И, конечно, помещица давала волю рукам. До цепей и молотков дело, кажется, не доходило, но как вам такое обращение с ребенком:

— Дворовый человек Павел Котунов с женою [жаловались] что она жестоко обращается с их дочерью, горничною девочкой 12-ти лет. В последний раз в Рождественские праздники без причины схватила ее за волосы, повалила и била об пол головою. Девочка убежала к родителям, но по приказанию г-жи Штрек была приведена к ней приказчиком, и в виду родителей опять наносились ей нещадные побои.

В итоге помещицу Штрек от управления имением отстранили, доверив его опекунскому совету. Впрочем, и тут дело, кажется, было не столько в жестокости барыни, сколько в неумении ее вести хозяйство…