Нашествие: первый вооружённый захват Оренбурга

Из власти - в безвластие

Можно многократно удивляться, почему боевой офицер, атаман казачьего войска Александр Дутов не удержал в своих руках родной город. Для того чтобы не пропустить сюда толпы вооружённых уральских рабочих, питерских матросов и поволжских анархистов, то есть откровенных бандитов типа Стеньки Разина, сил у оренбургских казаков могло бы хватить. Однако настоящего сопротивления красным они не оказали.

17 января у гарнизонного арсенала встала охрана из городских мусульман. Рабочие районы не скрывали свои симпатии к красным. Купечество отказалось выделить средства на закупку казаками огнестрельного оружия. Интеллигенция не могла разобраться между собой, кто внёс больший вклад в революцию, зато дружно возмущалась казачьими недемократичными методами управления и называла атамана Дутова «диктатором». Казачья верхушка, напротив, считала его интеллигентом, не сумевшим навести в городе порядок.

В итоге крупный губернский центр от красного бронепоезда и красногвардейских отрядов, насчитывающих до восьми тысяч человек, обороняли лишь кадеты, юнкера да приехавшие в город станичники с личным оружием - шашками и берданками.

Как такое могло произойти? Этого никто не понимал, но складывалось стойкое ощущение, что за два с половиной месяца с момента объявления Дутовым военного положения город просто отказался подчиняться власти и порядку. И тогда власти самоустранились, передав Оренбург в руки погромщиков из Самары, Челябинска и других городов и весей.

Опасное соседство

Одним из самых ярких событий, предшествовавших захвату города большевиками, стал погром оренбургского винного завода.

Он находился там же, где проработал весь двадцатый век, - между двумя мостами через Урал, транспортным и железнодорожным. И 20 лет, с 1894 по 1914 год, снабжал всё население города и губернии водкой, настойками и ликёрами.

В 1914-м с началом германской войны был объявлен «сухой закон» и завод перестал вырабатывать спиртосодержащие продукты. По крайней мере, даже если и производил спирт, то для нужд армии и госпиталей. А в розничную продажу водка с завода не поступала.

Три года население города и близлежащих станиц употребляло лишь самогон и домашние настойки. А на винных складах предприятия тем временем скопился немалый запас спирта и столового вина, как тогда называли водку.

После 13 декабря, когда из тюремного замка, расположенного, кстати, через дорогу от завода, сбежала большая группа большевиков, среди жителей города начались не то чтобы волнения, а скорее брожение в головах. Рабочие окраины открыто поддерживали большевистские идеи всё отнять и поделить. Эсеры с кадетами спорили друг с другом, а объединялись лишь в критике казачества. Среди казаков было немало сомневавшихся в справедливости войны и общественного устройства.

Казалось, Оренбург уже был готов к социальному взрыву. Объединить все силы в один бунт могли винные склады с уже три года запретной продукцией. В других городах, не только в Питере и Москве, но и даже в нашем уездном Троицке, толпы недовольных уже громили винные склады. В Оренбурге пока ничего подобного не было. Однако уже почти месяц с перерывами проходила забастовка на разных предприятиях города. Денег забастовщикам не платили, а продукты надо было покупать. Люди откровенно злились.

Праздник непослушания

14 декабря губернский комиссар Николай Архангельский дал команду слить от греха весь спиртовой запас завода прямо в Урал. Более провокационное решение было сложно придумать. Река была скована льдом, а в прорубь надо было ещё попасть. К тому же запасов оказалось так много, что от цистерн к берегу образовался спиртовый ручей.

И всё это происходило на глазах горожан, три года живших в условиях «сухого закона»!

Первыми опомнились станичники, ехавшие через мост, по свидетельству очевидцев, из Нижней Павловки в Оренбург на рынок с молочными продуктами. Молоко немедленно выливалось из бидонов, чтобы тут же наполнить ёмкости бесплатным спиртом.

К заводу стали стекаться деклассированные элементы с рабочих окраин. Охрана поначалу пыталась их удержать. Но через некоторое время сдерживать не стала, так как сама оказалась мертвецки пьяной.

Через сутки пьяной вакханалии городской голова Барановский потребовал закрыть краны. Закрыли, но на заводе тут же возник пожар. Как объяснили не вполне трезвые заводские специалисты, из-за технической поломки («А не надо было перекрывать!»).

На зарево от заводских корпусов рванулся уже весь город. Ещё вчера вполне себе благопристойные граждане лезли в самую гущу событий, круша всё на своём пути. А уж когда взорвалась ёмкость со спиртом и пожар заполыхал с новой силой, люди кинулись «спасать вино», а точнее, грабить винные склады, где водка была расфасована по бутылкам.

Атаман Дутов дважды менял караулы. Но когда и во второй раз ему доложили, что самые верные казаки в карауле не смогли устоять и напились, атаман приказал отвести казаков от завода и выставить посты у Форштадта. Впрочем, там уже по периметру свои посты выставили казачки из женских комитетов. Вместе со стариками они жёстко пресекали попытки мужчин-казаков пронести водку домой, разбивали бутыли на месте или разворачивали мужей и братьев.

Власти пытались тушить пожар, однако прибывшая на место пожарная команда тут же слила из бочек воду и наполнила их спиртом.

Городской голова Барановский по телефону убеждал городской стачечный комитет, который весь ноябрь регулировал всеобщую стачку в Оренбурге, хотя бы дать возможность потушить пожар и навести порядок на заводе. На что ему было заявлено: отдайте власть в городе большевикам, тогда мы сами потушим и наведём.

18 декабря Дутов лично прибыл на завод. Казаки в его присутствии разогнали мародёров, взорвали бак со спиртом и подожгли спиртовый колодец. Но как только казаки ушли, вакханалия продолжилась. Рабочие вёдрами на верёвках вычерпывали горящий спирт из открытых ям.

Жёны рабочих, оставшиеся из-за забастовки без денег, тут же продавали добытые ими бутылки с водкой по 10 - 15 рублей за штуку, чтобы хоть как-то прокормить детей.

До 21 декабря 1917 года завод полностью сгорел и был разграблен. Город показал властям воочию, к чему приводит демократия.

Наш паровоз, вперёд лети!

Недаром Цвиллинг с Коростелёвым и другими оренбургскими коммунарами после побега двинули прямиком в Бузулук. Там их уже ждал старший товарищ с мандатом комиссара Степного края (с центром в Оренбурге), начальника Ташкентской железной дороги (с центром в Бузулуке) Пётр Алексеевич Кобозев.

Вероятно, Кобозев простил своих молодых горячих коллег, пытавшихся в середине ноября обойти его при попытке захватить власть в Оренбурге. В конце концов, если у Петра Алексеевича такой мандат был, то Цвиллинг о его существовании только заявлял, никому не показывая. А Коростелёв и вовсе не пытался казаться солидным.

Словом, появившихся у него оренбургских большевиков Кобозев хорошо принял, расспросил о настроениях в городе. И на основании этих данных отписал в центр депешу о необходимости штурма Оренбурга. Масло в огонь подлило пришедшее следом за беглецами известие о погроме на винзаводе.

В принципе, если б они успели сразу же собрать красные отряды и двинуть на пьяный Оренбург, успех бы им был обеспечен. Но крупных отрядов на тот момент ещё собрано не было. Да и наступать было не на чем. По военной стратегии того времени основные силы перебрасывались по железной дороге. А основой для артиллерийской поддержки наступающим силам, как правило, становился бронепоезд.

Подобие бронепоезда хозяйственный Кобозев сделать успел, обшив металлическими листами корпус обыкновенного паровоза и несколько вагонов. По крайней мере, от винтовочных выстрелов и даже от очередей пулемётов бойцы в том поезде были защищены. Но и только.

Дорога от Кинели до Новосергиевки была под контролем красного железнодорожного начальника. Далее дорога подчинялась оренбургским властям. Но как бы то ни было, а самодельный бронепоезд был пропущен на территорию Оренбургского казачьего войска.

20 декабря Кобозев телеграфировал Дутову свой первый ультиматум. И не дождавшись ответа, 22 декабря двинул свой отряд от Бузулука. Но за станцией Платовка, где была граница войска, поезд встретил небольшой отряд казаков. После дальней перестрелки отступили и те и другие. Красные в Новосергиевку, белые - в Оренбург. Погреться и переночевать.

До 25 декабря отряд Кобозева добрался до станции Каргала. Ему навстречу вышел полковник Лесевицкий с полусотней казаков и 4 лёгкими пушками. Ещё сутки понадобились, чтобы к вокзалу подтянулись около тысячи казаков из города и станиц.

После встречного боя красные благоразумно отступили, понимая, что пока не готовы к войне. Да и белые потихоньку растеклись по своим домам, вместо того чтобы преследовать противника. Возможно, и те и другие до конца не верили в реальные боевые действия друг против друга. Соседи всё-таки…

Пришельцы из иных миров

По-настоящему война началась только после Нового года.

5 января (18 - по новому стилю) в Бузулук прибыл настоящий, а не самодельный бронепоезд. Им командовал мичман Павлов, сформировавший «Боевой летучий северный отряд» из матросов с линейных кораблей «Гангут», «Петропавловск», «Андрей Первозванный».

Отряд, помимо пушек корабельной артиллерии, имел ещё больше сотни пулемётов, гранаты, винтовки, патроны. Из Екатеринбурга и Челябинска подтянулись отряды вооружённых рабочих уральских заводов, которых сумел сагитировать Самуил Цвиллинг, отправленный Кобозевым за подкреплением на Урал. Из Самары и других поволжских городов под красные знамёна встали чёрнознамённые анархисты и уж откровенные банды вроде «Отряда атамана Маруси». Оренбург представлялся красным большим богатым городом, где есть чем поживиться.

Командовал отрядами ставший впоследствии знаменитым красный командир Василий Блюхер. Численность отрядов до сих пор варьируется в разных документах и свидетельствах от 3 тысяч пехоты и 200 сабель кавалерии до 8 тысяч человек в целом. Но истина, вероятно, где-то посередине. А вот что было наверняка, так это 6 артиллерийских батарей, 2 аэроплана и несколько бронепоездов, шедших по принципу «кулака Макезена», прикрывая друг друга.

Теперь вся эта красная армада пробивалась сквозь снег, засыпавший пути метровым слоем, ремонтируя мосты, разобранные казаками. Сопротивление, встреченное на пути к Оренбургу, жёстко подавлялось артиллерийским огнём. Если сопротивлялась станица, то и выжигалась станица. Как, к примеру, Донецкая или Мужичья Павловка. Казаки, взятые в плен, расстреливались на месте.

Последним рубежом у городской черты Оренбурга снова стала Каргала. Пехотные цепи там держали станичники с личными охотничьими берданками да оренбургские кадеты и юнкера, которым на тот момент ещё не исполнилось и 16 лет.

От Каргалы Блюхер с Кобозевым телеграфировали Дутову новый ультиматум.

Последняя капля

У атамана, в принципе, была возможность до последнего защищать Оренбург.

Да, он не смог в полной мере собрать для этого станичников из ближайших к городу станиц. Да, ему фактически отказало купечество в финансировании закупок оружия. Да, чтобы взять гарнизонный арсенал, пришлось бы схлестнуться с мусульманскими постами, с отрядами, до поры до времени державшими нейтралитет.

Но у Дутова были верные ему казаки, юнкера, кадеты. Был Форштадт, горой стоявший за свою казачью власть. И были рабочие окраины, ненавидящие эту власть, ожидающие новую, свою, большевистскую.

Последней каплей в принятии решения, возможно, стало предупреждение об артиллерийском обстреле города из орудий дальнобойной морской артиллерии. В этом случае от исторического центра Оренбурга, пожалуй, ничего бы не осталось.

Как бы то ни было, а атаман Оренбургского казачьего войска полковник Дутов фактически бежал из родного города в Верхнеуральск, сопровождаемый лишь личной охраной.

Станичники после приказа об отступлении разъехались по своим станицам и хуторам. Юнкера и кадеты разошлись по домам. Казаки и офицеры попрятались в Форштадте.

Утром 18 января (1 февраля) был без боя захвачен 18-й разъезд. Днём передовые отряды красных вошли в Оренбург.

День 19 января (2 февраля по новому стилю) стал первым днём погромов и сведения счётов. В Оренбурге на пять месяцев установилась советская власть.